Ночь была теплой, под семьдесят, а воздух — влажным и липким. Где-то в хаосе средневековых красных черепичных крыш часы пробили два — глубокий чистый звон, раздававшийся не одно столетие. Старый квартал древнего города на юго-западе Франции был заложен еще во времена римского владычества, и порой, в минуты нестерпимого одиночества, Энцо ощущал дыхание истории. Его кресло стояло напротив открытого окна, гитара касалась груди. Глядя в потолок, он водил стальным слайдером по грифу; струны тихо стонали, пробуждая к жизни тоскливый блюз по не столь далекому прошлому. Из-за поездки в Париж он неминуемо пропустит начало ежегодного Кагорского блюзового фестиваля.
В коридоре заскрипели половицы.
— Пап!
В дверном проеме стояла Софи в ночной рубашке. Маклеод смигнул неожиданные слезы — он до сих пор удивлялся, как сильно любит дочь.
— Ты должна уже десятый сон видеть, Софи.
— Пап, иди спать, уже поздно, — мягко сказала она. Наедине с ним Софи всегда говорила по-английски. От резкого шотландского выговора в теплом воздухе летней ночи словно повеяло сладким запахом виски. Прошлепав по полу, Софи подошла и уселась на подлокотник кресла. Маклеод почувствовал тепло ее тела.
— Поехали со мной в Париж!
— Для чего?
— Познакомишься со своей сестрой.
— У меня нет сестры, — отрезала она. В этой фразе не было затаенной вражды, лишь хладнокровная констатация факта.
— Она моя дочь, Софи.
— Ненавижу ее!
— Но ты же совсем ее не знаешь!
— Она ненавидит тебя. Как мне может нравиться такой человек? — Взяв гитару, Софи прислонила ее к подоконнику и соскользнула с подлокотника в кресло, втиснувшись рядом с отцом и положив голову ему на грудь. — Пап, я тебя очень люблю.
Дом удалось отыскать достаточно быстро — номер девятнадцать-бис на западной стороне улицы, рядом с магазином «Ле Марше дез Иль», где торговали овощами и фруктами. Маклеод не знал кода, чтобы войти во двор. Можно позвонить консьержке, но что он скажет? Что здесь, на последнем этаже, живет его дочь? Да и впусти его охранница, что он станет делать, если Кирсти захлопнет дверь перед его носом?
Он позавтракал в бистро «Лило Ваш» на углу улицы Сен-Луи, в одиночестве сидя у окна и рассеянно глядя на лица многочисленных прохожих. Солнечные лучи проникали между высокими старыми домами, скривившимися под причудливыми углами. Он сидел до тех пор, пока ресторан не опустел и официант не начал нетерпеливо кружить поодаль, ожидая, когда расплатится последний посетитель, и он сможет пораньше освободиться. Маклеод попросил счет и перебрался в «Бар Людовика IX» — буквально напротив. Выбрав столик у самых дверей, он просидел над кружкой пива почти два часа. Мимо проходили люди. Время шло. Солнечные лучи падали уже более полого — солнце еще ниже опустилось к линии горизонта, начинался вечер. Туристы так и тянулись нескончаемым потоком, потные от июльской духоты; частные автомобили и такси испускали сизые выхлопные газы в дрожащее жаркое марево долгого парижского летнего дня.
А потом он увидел ее и, несмотря на многочасовое ожидание, его словно ударило молнией. Он не встречал ее двенадцать лет и помнил язвительным, трудным пятнадцатилетним подростком, девчонкой, не желавшей с ним разговаривать. Она переходила улицу Двух мостов, держа в руках множество розовых пакетов, раздувшихся под тяжестью продуктов. Джинсы на Кирсти заканчивались на несколько дюймов выше щиколотки и открывали бедра, короткая белая майка выставляла на всеобщее обозрение плоский живот. Это было модно, хотя шло немногим, но Кирсти входила в число таких счастливиц. Она была высокой, в отца, с широкими плечами и красивыми ногами и тоже носила длинные волосы, правда, в отличие от Энцо не собирала их в хвост. Ее темно-каштановая, как у матери, шевелюра развевалась на теплом ветру, словно знамя свободы.
Бросив на стол несколько монет, Маклеод поспешил наперерез и нагнал дочь у самых ворот — она высвобождала руку, чтобы набрать код.
— Давай подержу, — сказал он, когда зажужжал электрический замок и она открыла дверь ногой.
Вздрогнув, Кирсти обернулась. Сбитая с толку неожиданным в Париже шотландским акцентом и странной фамильярностью незнакомца, она лишь через несколько секунд узнала отца. За это время Энцо успел отобрать у нее пакеты и галантно придержал открытую дверь. Вспыхнув от смущения и неловкости, Кирсти протиснулась мимо него. Времени, необходимого для этого простого действия, хватило, чтобы ее вновь охватило привычное негодование.
— Что тебе нужно? — прошипела она, понизив голос, словно опасаясь, что кто-нибудь услышит.
Маклеод поспешил за ней по узкому проходу, ведущему в крошечный мощеный дворик с деревьями в кадках. Вокруг на головокружительную высоту поднимались дома, оставляя вверху маленький квадратик голубого парижского неба. Окна первых этажей были зарешечены. Дверь в квартиру консьержки находилась у подножия старинной деревянной лестницы.
— Просто поговорить, Кирсти. Провести с тобой немного времени.
— Забавно… — Ее голос задрожал от негодования. — Когда мне хотелось побыть с тобой, тебя никогда не оказывалось рядом. Ты был слишком занят новой семьей.
— Это неправда, Кирсти. Я бы отдал тебе все свое время без остатка, если бы ты позволила.
— Ну да! — Подойдя к лестнице, она резко обернулась. Краски сбежали с ее лица. — Ну еще бы, это же моя вина. Следовало догадаться. Это я виновата, что ты от нас ушел. Это из-за меня ты решил жить во Франции с другой женщиной, завести новую семью. Как же я сразу не поняла? Ночи напролет я лежала без сна, слушая, как мама плачет в соседней комнате, пока не заснет, и не догадывалась, что это моя вина! Все дни рождения и праздники, когда тебя не было рядом. Все моменты в жизни девочки, когда ей важно знать — папа видит и гордится ею. Школьный концерт. Спортивный праздник. Вручение аттестата. Как же я не поняла, что сама во всем виновата? У тебя же была очень веская причина для отсутствия, правда? — Кирсти замолчала, тяжело дыша. Испепеляющий взгляд молодой фурии трудно было выдержать. Впервые в полной мере испытав на себе силу гнева старшей дочери, Маклеод растерялся от неожиданности. — Отдай! — Кирсти ухватила пакеты с покупками, но Энцо отвел руку.